Настройщик вчера закончил приводить в чувство мое ненаглядное пианино.
После чего я, к собственному удивлению и ужасу соседей, продолбила клавиши часа три подряд. Ничего не помню, за те лет пятнадцать, которые я не играла, руки забыли вообще все, кроме постановки и непосредственно клавиатуры. Но слух-то не пропьешь. Поэтому играла наобум, что придет в голову, что можно сыграть навскидку. Увертюру из "Шерлока Холмса", тему Мюнхгаузена, "Белый шиповник" из "Юноны и Авось", "Я тебя никогда не забуду"...
Кончилось это предсказуемо - я пересмотрела "Юнону" в постановке 82го года, потом в постановке 2002 года... Проревела все время. Я всегда реву, когда ее смотрю. Знаю этот спектакль наизусть, знаю отличия версий до мелочей, знаю каждую следующую ноту, слово, движение... А реву все равно.
И не от истории даже - все было не совсем так, и Резанов был сволочью, и команда его ненавидела, я в курсе.
Не от переживаний "занищастнуюлюбоффь".
А вот от этого: "Нас маааало, нас адски мааало.."
И от этого: "Мне сорок лет, нет бухты кораблю..."
И от этого еще: "Будто что-то случилось или случится, ниже горла высасывает ключицы..."
И еще: "Я - твой погибший замысел, прости..."
Да много от чего. От нот. От слов. От движений. От повязанного платочка. От пьяного баяниста, от мерцающих снежинок, от страшной и безнадежной уверенности: "Успеет! Везучий!"
Везучий.
Но - не успеет.
"Юноной" переехало меня лет в тринадцать - тогда еще не спектакль, а радиоверсия на грампластинке. После первых шести строк стало ясно, что жизнь моя уже не будет прежней.
...Господи, услышь меня, услышь мя, Господи.
По волнам бушующим я плыву без компаса,
Я зову без голоса, пучинам отданный:
Родина, услышь меня, услышь мя, Родина.
Полетят покойники и планеты по небу...
Кто-нибудь, услышь меня, услышь мя, кто-нибудь...
И вот сейчас, спустя двадцать лет, я поняла: именно камергер Резанов стал для меня определением "моего героя" на всю жизнь. И дело здесь не в истории с Кончитой, во всяком случае, не только в ней. Дело вот в этой надтреснутости, в этом стоянии под небом с запрокинутым лицом, в этом тотальном, катастрофическом одиночестве, в этой несовместимости с миром... Все это возникло не из-за Кончиты, все это он уже привез с собой, в себе. И Кончита - это всего лишь попытка из последних сил вцепиться в этот отторгающий мир руками и зубами, это мираж, иллюзия. Все уже случилось. Кончита может выстоять против воли отца, против гнева жениха, против осуждения общества - но выстоять против вот этого ей не по силам.
И каждый раз, когда я обнаруживаю это в персонаже, понимаю, что все. Пропала. И нужно запасаться носовыми платками и корвалолом.
Потому что сердце опять порвется. Потому что везучий, но - не успеет...